***
В наши дни, когда условия для полного молитвенного объединения всех православных людей нашей страны в лоне Православной Русской Церкви столь благоприятны, а потребность в таком объединении и жажда его столь велики, как никогда раньше, хочется всенародно и объективно выяснить корни крупнейшего историко-церковного явления, начало которого связывают с именем Патриарха Никона. Его, первосвятителя Русской Церкви середины XVIII века, считают виновником или, во всяком случае, основоположником реформ, в результате которых часть сынов Русской Церкви оказалась и пребывает доныне за порогом Церкви. «Старообрядцы» всех видов и толков называют нас «никонианами».
Быть может спокойное восстановление исторически верного облика Никона и подлинного содержания его деятельности поможет лучшему пониманию сущности церковного раскола и путей преодоления препятствий к направлению христианского сознания раскольников старообрядческих толков по более верному пути к единению во Христе.
Рассмотрим коротко жизненный путь Никона-человека в неотрывной связи с Никоном-святителем, Никоном-реформатором, Никоном-сыном своей Родины. И, может быть, Господь даст нам уразуметь сущность его, Никона, духовного наследия.
***
Как и многие из виднейших иерархов и крупных деятелей Церкви, Никон пришел к высотам архипастырского служения из самых глубинных недр многострадального люда крестьянского.
Родился он в мае 1605 г. в семье одного из беднейших крестьян-мордвинов села Вельдаманово (ныне Горьковской области) — по имени Мины (фамилий в то время крестьяне не имели) и во святом крещении получил имя Никиты.
Лишенный с первых дней младенчества родной матери, Никита с детства познал горечь беспросветной нужды, дополненной к тому же семейными неполадками.
Суровая обстановка детства облегчила для него иноческие аскетические подвиги, когда он стал монахом (хорошим, замечательного духа монахом, как об этом дружно свидетельствуют и почитатели и недруги Никона).
Иноческие стремления в нем обнаружились рано. Грамоте он обучился в родном селе (грамотным был и его отец).
Двенадцатилетним подростком Никита тайно ушел в Макарьевский Желтоводский монастырь, где под руководством старца Антония отдается изучению Священного Писания.
Здесь отрок Никита удивил братию силою своего характера в духовных подвигах. Так, боясь проспать летом заутреню, он ложился спать у церковного колокола.
Искусный в чтении и разумении церковных книг, он занял место причетника при одной сельской церкви, а потом был рукоположен в сан священника. Не прошло и года, как по настоянию купцов — прихожан одного из столичных храмов, узнавших о прекрасных нравственных качествах юного иерея и о благолепии его служения, Никита получает назначение в Москву.
Отец перед своею смертью отозвал Никиту из монастыря. Обстоятельства сложились так, что он на 20 году жизни женился и вскоре был рукоположен в сан священника. Не прошло и года, как по настоянию купцов-прихожан одного из столичных храмов, узнавших о прекрасных нравственных качествах юного иерея и благолепии его служения, Никита получает назначение в Москву.
Смерть одного за другим его младенцев-деток Никита счел предзнаменованием свыше и, уговорив жену постричься в Московском Алексеевской монастыре, в 1635 г. ушел на суровый север, где в Беломорском Анзерском ските принял пострижение с наречением имени Никона.
В этом ските он не нашел той строгости отшельничества, какой искал и перешел в Кожеозерскую пустынь (ныне Архангельск. обл.), где в 1642 г. он единодушно был избран игуменом и при нем обитель достигла высшего расцвета в нравственном и материальном отношениях.
В конце 30 и начале 40 годов складывается характер Никона. Он — суровый монах, не идеальный аскет, но истовый пламенный молитвенник. Недостаточное систематическое образование частично восполняется серьезной начитанностью. Владеет даром слова, увлекательного, образного.
Очевидно, совокупность жизненных обстоятельств (и отчасти — наследственность) создает у Никона повышенную экспансивность и нервозность. Никон стремится к келейному уединению (однако, не затворнического вида). Но это — не неуживчивость, как полагают некоторые исследователи. Обладатель крайне впечатлительного и вспыльчивого характера сознавал это свое свойство и искал иноческого уединения для преодоления его.
Весьма возможно, что продолжительным подвигом одиночного пустынножительства он бы поборол в себе крайности характера. Сила же воли была у него огромная. Способность подчинять людей своему влиянию и руководству была у него прирожденной и едва ли осознавалась Никоном полностью.
Нетерпимость к возражениям, развивавшаяся у него чем дальше, тем сильнее, частично объяснялась именно сочетанием повышенной нервозности и экзальтации с гранитной волей и сокрушающей настойчивостью в осуществлении своих намерений.
По нуждам обители он прибыл в Москву, здесь увидел его царь Алексей Михайлович. Пламенная ревность ко благу Церкви и Отечеству, твердый и открытый характер, светлый и обширный ум, большие познания, строгие правила жизни, наконец, величественная наружность Никона поразили царя, который полюбил его, как друга, и, чтобы приблизить к себе, перевел его на пост архимандрита Новоспасского монастыря — пост не столько формально видный, сколько содействующий прямому личному приближению к придворным сферам: в монастыре была родовая усыпальница династии Романовых, а царь был частым посетителем монастыря.
Через два года, в 1648 г., новоспасский архимандрит возводится в святительский сан и получает в управление одну из самых виднейших на Руси архиерейских кафедр — Новгородскую митрополию.
В этот период, т. е. в конце сороковых годов, в Москве, захватывая также и передовых церковных провинциальных деятелей, назревало и делало первые шаги церковно-реформационное движение. Никон был вовлечен в его русло, но не он был его начинателем. По пониманию его вдохновителей, оно было сугубо церковным, объективно же в нем можно разглядеть и общие государственно-общественные элементы. Оно не было сплоченным единой программой и тактикой, не представляло собой ни монолитной организации, по образцу более позднейших партий и кружков, ни даже объединения, сходного с «ученым кружкам Митрополита Макария» (см. мою работу об этом святителе в № 6 «Ж. М. П.» за 1947 г.).
В одном начинатели и первопоследователи этого движения были единодушны: все они как патриоты своей Родины стремились к полной ликвидации последствий разорительной интервенции начала XVII века и всестороннему укреплению мощи Руси, все они при этом считали, что путь к славе страны лежит через значительное, очень значительное повышение нравственного уровня широких масс народа, просветление морального его облика, воспитание в нем лучших качеств людей совести, долга, чести и доблестей. Наконец, все они исходили из предположения, что только Церковь своим вероучением, своим влиянием и средствами духовного воздействия может в условиях времени выполнить великую нравственно-воспитательную миссию.
Во всем остальном движение представляло калейдоскоп мнений.
Одни сторонники реформ считали достаточными средствами искоренение бытовых пороков духовенства и достижение благоговейности, чинности, вразумительности при богослужениях. Вторые полагали первейшим долгом пересмотр богослужебных книг и очищение их от произвольных или случайных погрешностей, которые исказили отдельные подробности древних чинов и обрядов и даже сущность их. Третьи были убеждены, что для осуществления вышеизложенных намерений предварительно необходимо начать с создания в Москве духовных строго-православных школ высокого уровня с учителями-греками, а также питомцами Киевской Академии.
Была и невеликая числом группа «западников» — сторонников «импорта» западно-европейских научных знаний, обычаев и внешнего быта.
Как правильно говорит проф. Н. Ф. Каптерев «часто эти стремления и направления перепутывались и смешивались между собою и даже у одного и того же лица». От себя добавляю: как очевидно для всякого внимательного читателя, все эти оттенки направлений, дополняя друг друга, в целом своем имеют единую направленность.
Ко времени выступлений Никона на всероссийской церковно-исторической арене это движение уже имело свою предисторию.
Восходя своими глубинными корнями ко временам Митрополита Макария и его «Академии XVI века», церковно-реформационные зародыши бледными стебельками пробиваются в начале XVII века при Патриархе Филарете. Он собирает из всех уголков Руси древнейшие рукописные копии («списки») различных переводов книг, проводит, насколько позволяли ему силы и уровень его познаний, сверки текстов. С помощью своих ближайших сотрудников переиздает частично (хотя и далеко несовершенно) исправленные: Евангелие напрестольное и учительное, Псалтирь, Апостол, Служебник, Триодь Постную и Цветную и ряд других книг.
Он же открывает в Чудовом монастыре еллино-славянскую школу и т. д.
При Патриархе Иосифе, т. е. в годы игуменства и архимандритства Никона, работало много «справщиков» книг — ревностных поборников благочестия. На первое место среди них исследователи ставят царского духовника Стефана Вонифатьева; далее идут: протопоп Казанского собора Иоанн Неронов, диакон Благовещенского собора Феодор и приглашенные из провинции священники и протопопы: Аввакум из Юрьевца Повольского, Даниил из Костромы, Логин из Мурома, Никита Пустосвят из Суздаля. К числу активных сторонников реформ принадлежали видные, культурные бояре Ф. Ртищев и Б. Морозов.
Читатель узнает в этом списке некоторых лиц, вскоре ставших глашатаями печального русского церковного раскола.
В среде столичных поборников реформ явно преобладает направление, обычно (хотя и неточно) называемое «грекофильским». Носители его считали, что греки сохранили истинное древнее Православие вплоть до всех обрядовых подробностей и поэтому греческие богослужебные книги и современная греческая церковно-обиходная действительность (что, по их мнению, полностью совпадало одно с другим) — безусловно вернейший источник исправления русских богослужебных книг, а через него — и дальнейшего улучшения русской церковной жизни.
Никон к приезду его на Новоспасское архимандритство имел взгляды, свойственные большинству провинциальных ревнителей благочестия. А они были твердо убеждены, что у современных им греков Православие «испортилось», частично по причине пребывания их под турецким владычеством. Попутно, не прощалась им и злосчастная Флорентийская уния.
Они считали единственно возможным править книги исключительно по древне-русским рукописям.
Убедительные факты говорят, что Никон в 1646—50 гг. твердо становится на «позиции» «грекофилов». Никакого особенного непонятного сдвига мы в этом не усматриваем. Для человека восприимчивого и культурного (а Никон был и восприимчив и культурно поднимался час от часу) было естественным сближение этих двух точек зрения.
Он не мог не убедиться в том, что правильно понятые и государственные и церковные и культурные интересы Руси требуют сближения с греческим Православием.
К этим годам относится и личное сближение его с царем Алексеем Михайловичем. Исследователи дружно говорят, во-первых, о том, что до 1657 г. Алексея Михайловича связывала с Никоном самая теснейшая дружба и всестороннее полное сотрудничество решительно во всех делах. Далее следует столь трагический и для Никона и тяжело отразившийся на жизни Церкви разрыв, причины которого, однако, в литературе объяснены неудовлетворительно (хотя бились над объяснениями их очень много). О последнем скажем дальше.
Первое же — совершенно верно.
В Новгородской епархии Митрополит Никон был наделен и огромными полномочиями, даже в «мирских» (т. е. гражданско-государственных) делах. Ничего феноменального и в этом не было. Никон получил право посещать тюремных узников и содействовать облегчению их участи (это — освященная благочестивая традиция русских иерархов); право сообщать царю о замеченных им непорядках в местном управлении (совершенно допустимая канонически функция гражданского долга). Но Никон был другом, поверенным и доброжелателем царя, а в Новгороде, важнейшем стратегическом районе, особенно важно было сохранить твердую преданность населения Московскому государству в частности и улучшением работы местных властей, борьбой с их злоупотреблениями. Это побуждает царя наделить Никона правами разбора всевозможных жалоб местных людей, устранением на месте обнаруженных мелких беззаконий и сообщение царю о крупных.
Активность Никона ведет к тому, что Новгородский Митрополит становится советником монарха во всех общегосударственных, а не только местных новгородских делах.
Известна широкая благотворительность Никона, получившая особенно широкий, массово-спасительный размах во время голода, охватившего значительную часть Новгородских епархий.
Скоро прокатилась по Руси слава о Никоне, как о строжайшем поборнике точности, правильности и торжественности богослужения. В этом Никон был строг до крайних пределов. Ему приходилось ломать хотя и пассивное, но крайне стойкое тягучее сопротивление иереев, которые, боясь пропустить в богослужении хотя бы одно слово, допускали одновременное чтение и пение трех-четырех священников, диаконов и псаломщиков и двух хоров. По времени богослужение сокращалось в два—три раза, но легко себе представить, что это было за богослужение!
Не останавливаясь перед самыми крутыми мерами воздействия, Митрополит Никон навел полный порядок, упорядочил хоры, ввел киевские напевы и т. д.
Во время городового мятежа в Новгороде, в 1650 г., Митрополит сам подвергся тяжелому избиению, но действовал твердо. Угрозой анафемствования он многих колеблющихся оттолкнул от мятежа. Как бы ни расценивать характера этого новгородского движения и отношения к нему Никона (а расценивать его нужно с учетом обстановки XVII века и при этом, не забывая, что Никон был все-таки человеком своего времени), отметим, что Митрополит разглядел в нем элементы, другими современниками незамеченные (а также почему-то обойденными большинством церковных и нецерковных историков). Мы имеем в виду, что Никон вскрыл изменнические связи части мятежников со шведами и изменнические намерения их побудить шведов к захвату Новгорода. Угроза этого захвата в обстановке середины XVII века была очень реальной.
Он разъяснил обстановку царю. Это был патриотический поступок Никона-гражданина. Святитель снял потом проклятие с несознательных мятежников и в дни судебного их преследования проявил себя, как милосердный пастырь-заступник.
На овдовевшую после смерти Патриарха Иосифа первосвятительскую всероссийскую кафедру Собор с участием почти всех епископов, виднейших архимандритов и протопопов с непосредственным участием царя и его ближайших советников, в июле 1652 г., избрал Никона Патриархом Московским и всея Руси.
Новый первосвятитель принялся больше всего именно за чисто церковное дело исправления богослужебных книг.
Эта деятельность приковала пристальное внимание всех кругов русского общества. Русский человек того времени не предпринимал никакого серьезного дела в жизни без внутреннего или внешнего обращения к благословению Церкви.
Как уже было сказано, Никон считал греков истинными хранителями благочестия: они и питомцы Киевской Академии Петра Могилы, славившиеся своей ученостью и должны были стать советниками в его реформаторской деятельности.
К исправлению богослужебных книг Патриарх приступает с большой осторожностью.
Он погружается в недра патриаршего книгохранилища; собирает древние славянские рукописи с еще большими результатами, чем это делал покойный Филарет; из греческих источников привлекает только старейшие (поскольку существовало, хотя и необоснованное мнение о «латинской порче» новогреческих книг, печатанных в южно-итальянских православных типографиях).
В 1653 г. возвратился с Востока (Афон, Александрия, Иерусалим, Грузия) командированный туда Никоном троицкий келарь Арсений Суханов.
Он представил письменный доклад о поездке, в котором не скрыл замеченных им на греко-православном Востоке и упадка в истовости и чинности богослужения и резкого снижения нравственного уровня греческого духовенства. Но сквозь нарост болезней он разглядел и все здоровое, благодатное. Главное же — ему удалось приобрести свыше 700 богослужебных и учительных книг в древних рукописях.
Через несколько месяцев после возвращения Суханова Никон созывает Собор, обличает неправильности в ряде книг и обрядовой практике, доказывает неквалифицированность и неудовлетворительную энергию старых справщиков и убеждает подавляющее большинство членов Собора в необходимости искоренения нововводных деталей церковных чинов, отсутствующих в современной греческой практике.
Насколько известно, на этом Соборе не было больших прений. Единодушно было принято решение: «достойно и праведно исправити божественных книгам против старых харатейных и греческих книг уставов, требников, служебников и часословов».
Многие обращают внимание на то, что в речах Никона на Соборе 1654 г. еще не было упоминаний об искоренении двоеперстия, чтения слова «истинного» в члене Символа Веры о Св. Духе и др. Это вполне объяснимо: Никон хотел еще больше укрепиться в своей правоте, посоветоваться с предстоятелями восточно-православных церквей.
Во всяком случае, Патриарх Никон с одобрения большинства Собора обратился к вселенскому (Константинопольскому) Патриарху Паисию с обширным посланием, содержащим вопросы, вызвавшие недоумение и смущение.
Заручившись солидной документальной базой, Никон с большой осмотрительностью приступает к энергичной книгоисправительной работе. Для этого дела он привлекает известного киевского ученого Епифания Славинецкого с целой группой его сотрудников и ученого грека Арсения. Почти все старые «справщики» были Никоном отставлены.
Это вызвало резкую вражду к Патриарху с их стороны и обвинение Никона в подготовке предумышленной порчи старинного церковного чина, «по которому спасались многие русские святые». Наиболее активными противниками первосвятителя были: влиятельный Иоанн Неронов и его друзья — протопоп Аввакум и др.
Впрочем первый из них — впоследствии раскаявшийся — пока выступал не против книгоисправлений, а лишь с обвинениями Патриарха в излишней жестокости по отношению к духовенству. Но другие «ревнители», особенно удаленные в провинцию, повели яростную борьбу с Никоном, доходя до обвинений его в отступничестве от Православия. Великая церковная смута рождалась на Руси. Действительно, очень многие русские люди, придававшие догматическое значение мелко-обрядовым деталям, принимали реформы Никона, как еретические нововведения.
В 1655 г. Никон созывает второй Собор с участием прибывшего в Москву Антиохийского Патриарха Макария и нескольких других восточных иерархов (прибывших, как надо думать, за обычной «милостыней»). По их совету Никон проводит соборным решением проклятие «двуперстникам» и резкое осуждение некоторым другим, внедрившимся в русский религиозный быт, обрядам, отклонившимся от восточно-православных.
Вскоре прибывает долгожданное ответное послание Константинопольского Патриарха Паисия.
Историки Церкви по-разному оценивают ответы Паисия. Многие (если не большинство) считают, что Константинопольский Патриарх осуждал резкость Никона и порицал меры церковно-карательного воздействия по отношению к противникам реформ.
Автор этих строк позволяет себе сделать заключение, что характер ответов Паисия двусмысленен и дает широкий простор самым различным толкованиям.
Вначале он вообще поощряет Никона к крайним мерам: «поелику кто боится впасть в малые погрешности, тот предохраняет себя от великих».
Правда, тут же следует ряд существенных оговорок, сводящихся к такому положению: «не следует нам думать, будто бы извращается наша православная вера, если кто имеет чинопоследование, отличное в несущественном; лишь бы соглашался в важном и главном с кафолической Церковью». «Не следует» — это верно — не следует. Но вслед за этим Паисий снова поправляется. По острейшему для русских вопросу о перстосложении он к числу неважных относит сложение перстов для благословения.
Что же касается молитвенного сложения, то Паисий очень подробно, убедительно, с примерами и т. п. доказывает исключительную правильность троеперстия, относя его, таким образом, к числу важнейших освященных преданием обрядов.
В конце же ответного послания Паисий предельно ясен: основных поборников «старины» (точнее — уста застарелых ошибочных нововведений) — противников реформ: Коломенского епископа Павла, протопопа Неронова и др., он рассматривает, как раскольников и еретиков, чуждых православной вере, и аттестует их, как врата адовы, вводящие в геену огненную, попаляющую повинующихся им.
Во всяком случае ответы Паисия придали Никону и большую энергию. Под непосредственным руководством Патриарха издается сверенный с древними греческими источниками Служебник и перевод греческой книги «Скрижаль» (объяснительное изложение Литургии и таинств) с предисловием Никона.
В следующем, 1656 г., новый Собор, созванный Никоном при участии царя выслушал ответы. Патриарха Паисия, подтвердил решения Собора 1655 г., в частности — проклятие «двуперстников», одобрил новое издание Служебника и книгу «Скрижаль».
Решения Соборов и действия Никона усилили внутрицерковнук» борьбу. Ломая без промедления и сожаления все препятствия, Никон стал еще более энергично искоренять уклонения от древнеправославных канонов и обычаев.
Мы согласны с теми, кто утверждает, что большая постепенность обеспечила бы более безболезненное внедрение правильных положений. Однако скажем: не вина, а беда Никона в том, что он не имел такого количества своих образованных последователей — проповедников, чтобы обеспечить массовое, быстрое и повсеместное разъяснение истинной православности своих и соборных трудов и определений. Беда Никона в том, что он
"Слишком ранним был предтечею
Слишком медленной весны"...
Именно недостаток просвещенных соратников толкнул Никона на устранение с церковного амвона наиболее рьяных противников. Но, объективно оценивая обстановку, приходится удивляться не столько карательной экспансии Патриарха, сколько его долготерпению. Многих противников, начиная с таких, как Никита Пустосвят и протопоп Лазарь, он терпел поистине до предела возможного в интересах Церкви.
Очень строгий к себе, Никон (с полным нравственным правом) был предельно строг к подчиненному ему духовенству, особенно в области благоповедения и ревностного отношения к пастырским обязанностям.
Он был очень суров с нерадивыми, распущенными, пьяницами, блудниками; многие «попы» попали у него под запрещение. Точность, истовость и благолепие богослужения были предметами его неусыпных, взыскательных забот.
1658 год открывает новый период в жизни Церкви и резкий перелом в деятельности Никона.
Происходит разрыв Никона с царем Алексеем Михайловичем, перешедший в своем нарастании в открытую борьбу, принесшую немало горя и Церкви и стране.
Попытаемся разобраться в этом.
Мы помним, что Никон уже со времени своего архимандритства был связан с царем личной дружбой. В период управления Новгородской епархией дружба скрепляется их деловым сотрудничеством.
В годы патриаршества Никон становится самым ближайшим советником царя. Не будем повторять подробно и многократно описанные другими исследователями мелочи их личной близости, вроде ежедневных совместных обедов, посещений Патриархом запросто царской семьи и т. п.
Все это до 1658 г. имело место, но не это главное.
Более важно, что в первые шесть лет Никонового патриаршества не было ни одного сколько-нибудь серьезного государственного вопроса, по которому царь принял бы решение, не посоветовавшись с Никоном. В частности можно считать установленным, что в вопросе воссоединения Левобережной Украины с Московским государством именно Никон преодолел сомнения и колебания царя. Бесспорно велики заслуги Никона в подготовке церковного воссоединения Украины.
Когда разгорелась русско-польская война за Украину, сам Алексей Михайлович отъехал в армию, а столицу и вообще тыл царь поручил попечению Никона.
Первосвятителю был усвоен титул покойного Филарета (Романова): «Великого Государя — Патриарха всея Великия и Малыя и Белыя Руси». На Патриархе лежало огромное бремя забот обо всем, начиная с приема челобитных (жалоб, прошений), кончая боевым и продовольственным снабжением действующей армии. И здесь Никон действовал со всей присущей ему прямой энергией и суровой непреклонностью. Неудивительно, что в среде боярской верхушки росло недовольство «всесилием» Патриарха, его зоркостью за «движением рук» вокруг государственной казны и готовились против него козни и интриги.
Совершенно исключительную энергию и распорядительность проявил Патриарх в борьбе со страшной эпидемией моровой язвы в 1654—55 гг. Своими пламенными посланиями к пастырям и пастве, он старался развеять вреднейшие суеверия об отказе от предупредительных мер на том «основании», что эпидемию, как наказание Божие, якобы надлежало принять с полной безропотностью и в бездействии. Он проводил решительные санитарные, карантинные и другие мероприятия и этим спас от преждевременной смерти много тысяч людей.
Правда, и во всей этой многогранной деятельности Никон центр своего внимания устремлял на внутрицерковные дела: улучшал богослужение, успевал лично экзаменовать всех кандидатов священства в знании веры и правил Церкви, совершенствовал работу эллино-славянского училища при Чудовом монастыре, успешно развертывал миссионерскую деятельность среди иудеев, магометан и буддистов, живших в Москве; нередко отрывал от столичных храмов достойнейших пастырей, посылая их для организации новых восточных епархий (Вятской и других) и продвижения христианства в среду остяков, вогулов и других малых народностей глухой таежной и тундровой Сибири; в самой Москве он на свой личный счет открыл четыре крупных «нищепитательницы» (богадельни для безродных и увечных стариков).
Многие исследователи теряются в объяснении причин «внезапного» обострения отношений между царем и Патриархом и теряются (в том числе даже и такие, как проф. Н. Ф. Каптерев) потому, что, во-первых, видят их в личной властолюбивости, вспыльчивости и папистско-теократических намерениях Никона, во-вторых, в Алексее Михайловиче видят слабовольного с одной стороны, а с другой безгранично покорного Церкви человека, доведенного до крайностей указанными свойствами и претензиями Никона. К этому прибавляют, что бояре-интриганы клеветой разрушили дружбу царя с Патриархом.
Самое же главное, что исследователи смешивают причину с поводом. Повод и внешняя картина разрыва известны церковному читателю.
ЧАСТЬ 2