В июле 1658 г. царские прислужники оскорбили патриаршего боярина. Царь отказал в удовлетворения затронутой чести Патриарха. Последний пригласил царя в Успенский собор, чтобы объясниться с ним там после богослужения. Алексей Михайлович не явился, а через своего посланца выразил неудовольствие по поводу употребления Патриархом приставки к титулу («великий государь», которую он же сам ему ранее дал). Раздраженный Никон, разоблачился, отправил царю письмо с указанием на интриги двора и незаслуженный гнев монарха и ушел пешком в Воскресенский на р. Истре, им же построенный монастырь.
Но это был не больше, чем именно повод, вскрывший то, что давно назрело.
А довольно распространенная характеристика Алексея Михайловича требует поправок.
Как человек Алексей Михайлович представляется в двух лицах: страстный любитель соколиной и псовой охоты, лихой веселый наездник (отказавшийся от этих удовольствий только тогда, когда чрезмерная тучность одолела его), любитель обильно выпить и закусить. Второе лицо: наружный святоша, неукоснительный посетитель богослужений и участник крестных ходов, ищущий благословений духовных особ на всякое дело. Захватывающийся зритель «скоморошьих» зрелищ, он после каждого из них шел в баню «омывать» соблазн, а потом в храм— замаливать его, чтобы через несколько дней повторить эту процедуру.
Разумеется, не бытовыми «деталями» определяется облик государственного деятеля, но они влияют на его державные дела.
Алексей Михайлович вошел в исторические труды и учебники дореволюционного времени с эпитетом «тишайшего». Кажется, в этом ему помог тишайший тембр его голоса, который, правда, редко повышался до пронзительного фальцета. Он тихо, иногда со слезами, советовался с нужными ему влиятельными людьми кротко, почти застенчиво, порой чуть ли не благоговейно выслушивал советы и возражения. Это породило впечатление светлой доброты, соединенной с безволием.
Но широко известно, что Алексей Михайлович не всегда и далеко не со всеми был таков. История знает его и другим. Знает она его спрятавшимся от пришедшего в Кремль возмущенного простого люда и ради своего спокойствия (хотя угрозу ему лично он вообразил напрасно), выдающим на расправу нескольких своих друзей и соратников. Помнит она его тихо беседующим с крыльца своего подмосковного дворца с мирно пришедшим к нему людом, с улыбками и сочувственными вздохами и обещавшим удалить с постов наиболее зарвавшихся казнокрадов и жестоких притеснителей, помнит как при появлении тайно вызванных им войск кровью налилось его лицо, как воздух был потрясен его отнюдь не тихим выкриком: «бейте злодеев!» Помнит и не забудет организованных им лишь в этот день и массового смертного избиения смирных посадских людей и потопление их в Москва-реке.
Да и мнение о слабовольности Алексея Михайловича требует серьезной ревизии. Он был тяжелодумом, но, приняв решение, был последователен в его проведении. Не все его решения были мудры, будучи нередко подсказаны наушничеством. Упрямство преобладало в нем над силой воли, но в последовательности его основной политической линии ему нельзя отказать.
На фоне вышесказанного проясняется и его церковная политика и в частности отношение к Никону.
Алексей Михайлович был до мозга костей абсолютист. Возможностей ограничения царской власти с чьей бы то ни было стороны он не допускал. О создании себе прочной нравственной опоры он заботился, но немедленно настораживался, если ему чудились покушения на безусловную безграничность монархической власти.
Царь поддерживал Никона в интересах обеспечения себе поддержки такой огромной нравственной силы, какою в обстановке времени являлась Русская Православная Церковь. Царь содействовал укреплению авторитета личности Никона в интересах получения помощи умнейшего и энергичнейшего святителя в осуществлении своих державных замыслов. Царь охотно возлагал на Никона труднейшие государственные гражданские поручения в интересах мудрейшего их выполнения, притом в совершенной уверенности в безукоризненной личной честности Патриарха и его ревности к государственной копейке. Царь приветствовал широкие христианско-благотворительные мероприятия Никона, ибо они облегчали тяготы низовых слоев населения, которые были задавлены прессом царевых торговых монополий, налогов, пошлин, поборов и повинностей, облегчали без ущерба для казны.
Но тот же царь лишил поддержки Никона, когда увидел стремление святителя предотвратить покушения власти предержащей на те церковно-монастырские имущества и доходы, основная часть которых в конечном итоге шла на ту же филантропию (ибо церковное «нищелюбие» в условиях того времени было своеобразной формой «социального обеспечения» наиболее обремененных нуждой и беспомощных).
Он оттолкнул Никона, когда тот активно вступился за элементарнейшие материальные и моральные права духовенства против произвола недостойных царевых «мытарей».
Он не остановился перед всесторонней травлей Никона, когда почувствовал (хотя и без достаточно веских к тому оснований) стремление Никона к цезаре-папизму. И добился своей цели.
Разрыв на такой основе должен был назревать и назревал постепенно. О том, что Никон имел основание опасаться за церковное достояние говорят многие факты. Некоторые из них приведем ниже.
Что было сочтено за папистские стремления Никона? Один из гражданских историков, Н. И. Костомаров (в сб. «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей», вып. V), вернее других определяет действительную направленность политики первосвятителя:
«Никон, ревностно взявшись за дело достижения единообразия в церковной обрядности, логически должен был сделаться борцом за независимость и верховность своей патриаршей власти» (подчеркнуто мною Н. В.). Он и сделался им. Только не в католическом понимании. Если говорить более близкой к нашей современности речью, то мы бы определили Никона, как одного из первых по времени и крупнейшего по масштабу борцов за независимость Церкви: за отделение ее от государственной опеки. Может-быть, его линия в этом была извилистой с отступлениями и промахами, но направленность ее очевидна. Никон хотел создать государство в государстве — говорили Алексей Михайлович и его двор, но только другими словами; в этом же его обвиняли и уже этими же самыми словами многие, писавшие о нем в XIX и в начале XX века. Да, ко он хотел в пределах: царства мирского, земного создать «Царство не от мира сего», каковым и является Православная Церковь; он стремился за оградой Церкви Христовой создать царство духа в форме объединения людей неудаленных от жизни государства мирского, но освобожденных на время пребывания в этой ограде от вторжения грубой опеки в глубины души, в плевру нравственности.
Никон, вопреки тому, что думал Алексей Михайлович и его двор, вовсе не имел в помыслах вторгаться в сферу исключительных прав «кесаря», но попытался стеной стать против вторжения «кесаря» в сферу Божию. А что «кесарь» хотел подчинить себе Русскую Церковь, это факт, но добился он этого только после свержения Никона.
Конечно, мы вправе думать, что Никон своим уходом в Новый Иерусалим 10 июля 1658 г. «капитулировал» преждевременно. Вполне возможно, что сила духа изменила ему. Но было бы жестокостью строго попрекать этим его память. От патриаршего сана в 1658 г. он публично и официально не отказывался.
Можно с некоторой натяжкой согласиться частично с историками школы Н. Ф. Каптерева о том, что «Никон решил отказаться от патриаршества считая, что царь снова всенародно и униженно будет молить его остаться подобно тому, как он молил его принять патриаршую кафедру». С меньшей натяжкой можно поверить словам Никона, якобы, сказанным им боярину князю Трубецкому: «ушел я никем не гоним, потому, что, убоявшись болезней, хотел бы предстать перед Господом простым иноком». При этом он будто бы воскликнул «Буди я анафема, если пожелаю патриаршества!»
Проживши более года в своем Воскресенском монастыре («Новом Иерусалиме» строго-подвижнически в постоянном труде) Никон по царскому повелению отправился в Крестный монастырь (на Беломорье). Это была уже слабо прикрытая, пока еще — вежливо-оформленная ссылка первосвятителя.
В отсутствии (а вернее, пользуясь отсутствием) Патриарха, царь поспешно созывает в феврале 1660 г. Собор, который под давлением царя и с допущением ряда грубых канонических нарушений выносит решение о лишении Никона архиерейства и священства и о необходимости выборов другого Патриарха. Царь, ничтоже сумняся, отдает «соборно» определение на заключение нескольким случайно оказавшимся в Москве (приехавшим для собирания милостыни) архиереям, которые услужливо одобрили решение царя. Но резкие протесты смелых и образованных Епифания Славинецкого и его товарищей предоставили столь вопиющую беззаконность лжесоборных определений, что Алексей Михайлович во избежании громадного конфуза не решился провести их в жизнь. Точнее, он хотел обставить свержение Никона приличнее и законнее.
Попытка склонить Никона к добровольному отказу от патриаршества не удалась: он обусловил это требованием возвращения в Москву. Было дано лишь разрешение возвратиться в Воскресенский монастырь. Здесь и лично Никону пришлось испытать одно из типичных проявлений отношения правительства Алексея к церковному достоянию. Царский окольничий Боборыкин нагло захватил часть монастырских угодий, приобретенных за счет личного пожертвования Никона. Монастырский царский приказ вопиюще неправильно решил вопрос в пользу Боборыкина; резкое письмо Никона на имя царя осталось без ответа. Патриарх обрушил на Боборыкина известный текст 108 псалма. Царь, не проверив шептунов, принял это на свой счет.
Подготовка к ниспровержению Никона шла широким фронтом. Позорную роль сыграл пригревшийся в Москве авантюрист Паисий Лигарид, выдавший себя за Митрополита Газского, прибывшего с подложной грамотой Константинопольского Патриарха. Впоследствии выяснилось, что Лигарид был не только низложен с митрополии, но находился под отлучением и даже проклятием Константинопольского Патриарха. Но ему верили потому, что хотели верить.
Отстранение Никона развязало страсти: обиженные взыскательным Патриархом недостойные служители Церкви обрушили на него потоки самой несуразной клеветы. Это было на-руку царю.
Но наряду с этим по стране разбушевалось пламя раскольничьей и просто изуверской пропаганды. Никита Пустосвят, Лазарь, архимандрит Спиридон и др. выпускали свои «сочинения», обвинявшие всю Церковь в отступлении от Православия. Аввакум исступленно гремел в Москве, по городам и селам блуждали безместные «попы», бродячие «блаженные», общительные «отшельники», многоречивые «молчальники» с воплями о пришествии антихриста, с призывами приять спасительную смерть за двоеперстие, восьмиконечный крест, сугубое «аллилуия», начертание «Исус» и т. п. Это уже шло вопреки намерениям царя.
Было решено созвать Поместный Собор с участием восточных Патриархов. Но... авторитетнейший из них — Константинопольский Патриарх, чувствуя нелепость обвинений Никона, не хотел ехать в Москву и усердно советовал царю примириться с первосвятителем. Колебался и Иерусалимский Патриарх. Велись розыски местопребывания Антиохийского и Александрийского Патриархов.
Тем временем царь решил созвать Собор с чисто русским составом членов для суждения о расколе. Председательствовал на нем не Патриарх, а Новгородский Митрополит Питирим — недоброжелатель Никона.
Царский замысел в отношении данного Собора, проведенного в начале 1666 года был ясен: нужно было умалить заслуги Никона в богослужебно-обрядовой деятельности, представить царя и его новых церковных друзей главными поборниками истинного Православия с тем, чтобы на подготовляемом большом Соборе представить только вины Никона, но не говорить о его бесспорных заслугах. Этой подоплеки, столь прозрачной, почему-то не разглядели многие авторы историко-церковных работ XIX—XX вв.
Собор был вынужден полностью одобрить все церковно-уставные мероприятия Никона. Раскольники были призваны к покаянию, а наиболее упорствующие были отлучены от Церкви, некоторые преданы гражданскому суду.
Наконец, были отысканы двое из восточных Патриархов: Александрийский — Паисий и Антиохийский — Макарий. Они к этому времени были при участии турецкого султана лишены своих кафедр и ходили по Закавказью, собирая подаяния, якобы для своих бедствующих приходов.
Их торжественно привезли в Москву, триумфально встретили, щедро одарили.
Заслуживает большего внимания другое: Паисий и Макарий заявили о наличии у них полномочий представлять на Соборе голоса вселенского — Константинопольского и Иерусалимского Патриархов. Позже выяснилось, что вселенский Патриарх не только не передоверял им своего голоса, но даже отговаривал их от поездки в Москву.
И вот в конце ноября 1666 г. в Москве открылся знаменитый Собор с участием царя, большой группой ближайших к нему бояр, упомянутых Патриархов, большинства русских архиереев и ряда персонально приглашенных архимандритов и протопопов. Независимо от общего взгляда на значение этого Собора нельзя не признать, что он был пристрастным... и слишком горячим для высокого церковного собрания.
С обвинительными речами первым выступил сам Алексей Михайлович (их тон и содержание были живым опровержением усвоенного царю эпитета «тишайшего»). Патриарху вменялось в вину оставление кафедры на произвол судьбы и... бездеятельность его в борьбе с расколом. На второе обвинение Никон вовсе не отвечал. И по-своему поступил правильно, ибо это обвинение было несуразным. По существу же первого он отрицал свой отказ от патриаршества, а свой уход в 1658 г. из Москвы объяснял уходом от несправедливого царского гнева. Затем царь обвинил Никона в оскорблении величества в перехваченном его письме к Константинопольскому Патриарху.
Далее, в течение нескольких дней производился допрос Никона. Трудно себе представить до чего хаотичен, нелеп и беспорядочен был этот «допрос», точнее — хор беспорядочных, градом сыпавшихся обвинений, отвечать на которые сколько-нибудь обстоятельно обвиняемый не имел ни времени, ни возможности.
В первый день едва ли не больше всех неистовствовал Паисий Лигарид. Но характерно, что когда Никон убедительно доказал, что Лигарид находится под проклятием Константинопольского Патриарха за еретичество, то «обличители» хором закричали: «Он всех нас назвал еретиками!!». В конце заседания, Никон, обессиливший под градом вздорных обвинений, кротко заметил царю: «Если бы ты Бога боялся, то не делал бы так надо мною».
И в конце следующего дня «допросов» цареугодливых членов Собора Никон не выдержал (ибо, действительно, человеческим силам трудно было выдержать) и в сердцах воскликнул: «Не буду говорить, пока не приедут Патриархи Константинопольский и Иерусалимский».
В конце-концов, не в меру переусердствовавшее в угодничестве царю «обвинители» договорились до нелепости, сами себя опровергли и единственной виной Никона смогли выставить только резкости его против царя (они в самом деле имели место). Собор расценил их как «бесчестье великого государя».
На основании 12 правила Антиохийского Собора, гласившего: «Кто потревожит царя и смутит его царствие, тот не имеет оправдания», Никон был объявлен отлученным от патриаршества, лишенным права священнодействовать и низведен в звание простого инока. В крайне унизительной обстановке Никон был лишен патриарших регалий и сослан в Ферапонтов монастырь (близ Кирилло-Белозерского монастыря).
Можно сказать, что Соборный суд 1666 г. над Никоном был судом царя Алексея по форме — за «превышение власти» Патриархом, а по существу за замыслы Никона добиться внутренней нравственной и моральной независимости Церкви от давящей опеки царской власти.
Дальнейшее осуществление исправительно-богослужебных мероприятий Никона, царь берет на себя. Он задерживает в Москве еще на год Паисия и Макария; при их участии созывает Собор и в 1667 г. (на нем снова фигурирует пресловутый Паисий Лигарид) все особенности старого русского чина и обряда были признаны еретическими и безусловно запрещены; все несогласные с этим хотя бы в деталях были отлучены от Церкви и преданы анафеме.
Потом, в течение двух лет правительству Алексея Михайловича пришлось вести утомительную, энергичную переписку с турецким султаном и со вселенским Патриархом о восстановлений Паисия и Макария на их кафедрах, которых они были лишены вполне законно. Это было необходимо, чтобы придать каноничность решениям Соборов 1665 и 1667 гг. В конце-концов восстановить обоих Патриархов на их престолах удалось поскольку султан согласился на это ради сохранения добрых отношений с Москвой. При этом султану пришлось прямым нажимом ломать сопротивление Константинопольского Патриарха.
Никон же томился в ссылке. Он неизменно отклонял все подачки, присылаемые ему царем, безропотно и ревностно выполнял все физические послушания по монастырю. Огромное личное обаяние, вдохновенные беседы и поучения, подняли нравственный уровень иноков обители. За благословением к нему стали приходить люди за сотни верст. Недоброжелателям это показалось опасным. Представился «удобный случай»: к нему пришли побеседовать и получить напутствие несколько донских казаков. Враги истолковали это как «приход группы воровских казаков Степана Разина с целью освободить его из заточения». Великий узник был подвергнут строжайшей изоляции: у его кельи круглосуточно стал дежурить теперь наряд из двадцати стрельцов.
Терпя нужду, Никон в 1669 г. отказался от денег, присланных ему царем с просьбой помолиться за новопредставленную царицу Марию Ильиничну: «Мы должны молиться за упокой души и без мзды», ответил он. Лишь в 1671 г., когда узник совершенно ослаб, получил жестокую голодную цынгу, суставный ревматизм, ряд других тяжких болезней, и одежда его превратилась в жалкие лохмотья, «тишайший» Алексей Михайлович разрешил минимальное снабжение его одеждой, общемонашеской пищей и чтение книг.
Старец, казалось, ожил. В его келейке до зари теплился огонек и днем и ночью можно было видеть его, склоненным над книгами или занятым писанием; своей пищей он делился с нищими; охотно лечил больных иноков и окрестных крестьян.
Но годы нечеловеческой нужды и тяжелых переживаний делали свое: здоровье было непоправимо подорвано и Никон угасал в далеком монастыре.
Дела его, как мы уже видели, не угасли: все его реформы по восстановлению древнеправославия были признаны правильными.
Не угасли, но проведение их в жизнь было испорчено теми, кто себе присвоил плоды Никоновых трудов.
Если Никон бывал иногда резок, то все же он использовал решительно все возможности для разъяснения истины и вразумления инакомыслящих. И кто знает — будь Никон на своем посту еще 10—15 лет, быть может ему бы в конечном итоге удалось отыскать какие-то возможности примирения с Матерью-Церковью ее заблудших чад.
А после устранения Никона царь, на несколько лет усвоивший себе фактически все функции Патриарха (да и после избрания нового Патриарха отныне русские цари стали верховными руководителями внутренней жизни Церкви), повел дело так, что терпеливое разъяснение раскольникам их ошибок и заблуждений фактически исключалось. Они должны были сами «вразумляться».
Царское правительство предложило местной гражданской и военной администрации, а также дворянам-помещикам искоренять раскол мерами репрессивного воздействия. Столкновение раскольников с дворянством и правительством привело к тому, что в глазах рядового крестьянства раскольники становились борцами с феодально-крепостническим гнетом вообще.
Конечно, это было не верно: раскол с самого своего возникновения никогда не был явлением социально-прогрессивным, не был он, в частности, и течением антифеодальным.
Вскоре последовало известное брожение в крупнейшем Соловецком монастыре. После отказа братии Соловецкого монастыря принять «Никоновы новшества», царь счел целесообразным «увещевать» ее языком пушек. Известно, что осада обильно укрепленного и обладающего всевозможными запасами монастыря продолжалась несколько лет и он пал лишь в начале 1676 г.
Значение Соловецкой осады заключается между прочим и в том, что тамошние монахи и несколько тысяч засевших в монастырской крепости крестьян и казаков, в сознании темнейшей части народных масс получили ложную славу мучеников за истинную веру.
Пример Соловков оказался заразительным. Движение вызвало репрессии, а последние вызвали массовое бегство в лесные дебри, в глушь Ветлужья, верховья Чусовой и Камы, в ущелья Урала и т. д. Когда же и до этих мест доходили: и отряды царских войск, ломавших раскольничьи церковушки и скиты, и отряды помещичьей челяди, отыскивающие беглых носителей барщины и оброка, возникли случаи самосожжения. Через самое короткое время самосожжение перестает быть только формой самоубийства при невозможности убежать от преследователей, а стало пропагандироваться изуверами, как вернейший способ спасения души и к нему прибегали фанатики при вполне спокойной обстановке.
Нужно прямо признать, что отгородившись от прямой опасности открытой раскольничьей пропаганды частоколом царевых батогов, штыков и пушек, худшая часть духовенства «разболталась» и вообще забросила проповедническую деятельность. Новый Патриарх Иоаким — архипастырь весьма почтенный, но все же по складу своего личного характера не мог поднять церковную дисциплину на такой уровень, какой был достигнут Никоном.
В 1676 г. умирает царь Алексей Михайлович. Наследовавший престол Феодор Алексеевич был хилый здоровьем и слабый духом (по мнению некоторых историков даже «разумом тяжко болящий»). Но непримиримое, беспощадное отношение к Никону он унаследовал от отца в полной мере.
Изоляция Никона была усилена, режим заключения ухудшен. Об облегчении участи старца стала убедительно хлопотать и братия Воскресенского, что на Истре, монастыря, а еще энергичнее, участники окрепшего в Москве кружка просвещеннейших ревнителей Православия, людей честных, смелых и правдивых во главе с известным просветителем Симеоном Полоцким; об этом же хлопотала и сестра царя. «Кроткий» Феодор Алексеевич проливал слезы сочувствия и всего-навсего для решения вопроса о возможности перевода узника с севера в подмосковный Воскресенский монастырь... созвал специальный Собор. Еще интереснее, что это был «эрзац-Собор»: на него была царем вызвана только часть иерархов, но как наподбор были приглашены решительно все недоброжелатели Никона. Было вынесено решение: не признать возможным перевод Никона без предварительного согласия... восточных Патриархов.
Сам Никон уже не думал об этом: прикованный болезнью к постели, он принял схиму и по-христиански готовился к отходу в мир, «иде-же несть ни печаль, ни воздыхание»...
Лишь в 1681 г., когда Кирилло-Белозерский архимандрит сообщил о том, что Никон в безнадежном состоянии и уже почти при смерти, экстренно собранный Собор решил вернуть узнику свободу.
Рейс струга с умирающим страдальцем-святителем был запоздалым триумфом Никона. 17 августа 1681 г. по пути в Москву, на струге (у города Ярославля), Никон тихо скончался. Похоронили его с архиерейскими почестями в его любимой Воскресенской обители.
По единодушному желанию всех восточных Патриархов, Никон был посмертно восстановлен в сане Московского Патриарха и, как известно, Русская Православная Церковь доныне чтит его память в этом сане.
***
После отстранения Никона от активной церковно-руководящей деятельности, царизм пошел в широкое наступление на внутреннюю самостоятельность Церкви. Наступление успешно завершилось созданием «ведомства православного исповедания» в следующем XVII веке. Никон был последним по времени крупным борцом за внутрицерковную независимость.
Никона некоторые считают виновником не только появления на Руси раскола старообрядчества, но и его роста и развития. Так ли это?
Да, действия Никона объективно породили раскол. Но само по себе это не отрицательное явление: отсечение от Церкви ее отмерших членов — столь благое дело, как хирургическое отсечение отмерших частей организма. Церковь не может поступаться своими догматами и основными канонами; такие компромиссы — преступление перед лицом Всевышнего. Мероприятия Никона — благо для Русской Церкви.
Однако, важно, чтобы от живого тела были отсечены только омертвевшие ее члены.
В данном случае речь шла больше (хотя и не исключительно) о внешне обрядовых вопросах, почти не затрагивающих основ и духа Православия. Задачей Никона было: организовать и возглавить большое общецерковное движение по разъяснению малосознательной массе раскольников их заблуждений, вместо того, чтобы репрессиями церковными и нецерковными усилить его и загнать в подполье.
Он этого не сделал и в этом его вина, но меньше всего виновность лично. Для успешной борьбы с расколом нужно было прежде всего намного повысить богословский и нравственный уровень духовенства. В годы своего первосвятительства Никон делал в этом отношении немало. Намеревался же сделать еще много больше. Пока же он ограничивался устранением от деятельности только наиболее бесчинствовавших раскольников.
Очень и очень многих из намеченных им воспитательных шагов по преодолению раскола он сделать не успел потому, что был поставлен в невозможность что-либо сделать, ибо был заточен.
А царь, преемники Никона, и даже Соборы епископов стали на путь, который неизбежно должен был дать результаты, обратные ожидаемым.
В наши дни, когда уже идет 290 год со времени отстранения Никона от первосвятительской деятельности, условия церковной жизни радикально изменились к лучшему. Раскол старообрядчества, разбившись на множество сект и толков, хотя и вырождается, но все еще живет. Вряд ли кто сомневается, что у старообрядчества совершенно нет серьезной почвы для продолжительного дальнейшего существования.
Обреченность старообрядчества в том, что оно не только не может прогрессировать, но препятствует культурному росту своих последователей. Его слабость в том, что оно тратит силы на казуистическое оправдание остатков и мелочей застывших внешних форм, лишенных живого духа веры. Его антипрогрессивность в том, что оно и доныне относится презрительно ко всякой новой положительной науке и в культуре видит угрозу своим исконным верованиям: оно не идет с жизнью и тянет своих последователей во всем к старому, ветхому только потому, что оно старое. Вот почему оно все больше становится оплотом отжившего и отживающего, оплотом самых нелепых суеверий и предрассудков.
Опыт деятельности Никона при оценке современных условий показывает нам пути и методы преодоления церковного раскола. Он предпринял исправление книг на основе сверки многочисленнейших древних редакций.
Долг современных церковных историков, догматистов и образованных архипастырей и пастырей — терпеливая и тщательная очистка старообрядчества от накопившихся наростов. Наш долг — прежде всего показать с чем, с каким «багажом» разногласий старообрядчество ушло от Матери-Церкви. Другими словами показать, каким было старообрядчество до раздробления его на секты, толки и согласия. Тогда всем, еще способным видеть, станет ясно, как ошибаясь в сравнительно малом, раскол дошел до великих несообразностей вроде поморян, хлыстов, бегунов, дырников и пр.
Словом, первая ступень великой воссоединительной работы это — показ первоначального старообрядчества, откол тянущихся к Православию лиц от сект позднейших формаций.
Вторая ступень — терпеливое разъяснение православным старообрядцам догматического и канонического значения их заблуждений. Довести до самых глубин их сердец, что двуперстие, восьмиконечный крест, начертание «Исус» и прочие детали не мешают им стать православными, если только они отделяют их.
Пусть только пастыри наши не проявляют излишней торопливости.
Не Церковь, а власть царистская, своим вмешательством в церковные дела вбивала между нами клин. Теперь же, в дни полной внутренней религиозной свободы, когда единственное требование Родины к нам — быть ее верными сынами, никто и ничто не оправдывает нашего разделения. Желают ныне сохранить это разделение только те, кому дороже Христа свои низменные интересы.
В конце этого краткого очерка нужно ответить на последний вопрос: был ли Никон (или во всяком случае — пытался ли он быть) прежде всего государственным руководящим деятелем в церковном сане или наоборот? Нет, Никон прежде всего был церковным деятелем. Внимательно рассмотрев деятельность Никона в годы его патриаршества, когда он по поручению царя выполнял важнейшие государственные работы, мы легко устанавливаем, что для него: 1) на первом плане всегда стояли интересы Церкви; 2) гражданско-административные деяния его всегда исходили из пользы их для Церкви; 3) государственная деятельность была для Никона одной из функций его архипастырских обязанностей, понимаемых им очень широко; 4) мероприятия гражданских властей того времени должны были, по его убеждению, строиться на таких христианских принципах, как: любовь к людям, особенно — к униженным и обиженным, личное бескорыстие деятелей власти исполнительной, глубокого уважения прав Церкви и всесторонняя охрана ее служителей и т. д.
Как видим, от цезаре-папизма все это далеко.